Вы все дураки и не лечитесь



Референдум об отмене срочной службы в России
Происходит планомерное ужесточение условий срочной службы. По данным опросов, больше половины россиян хотят отмены призыва. Как вы считаете осуществимо ли провести референдум? Я уже не призывного возраста, но очень хочу, чтобы моих соотечественников перестали истреблять. Что может сделать простой гражданин для положительного результата?
ОТВЕТ


Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/23874.html#cutid1



@темы: Референдум, Призыв, Армия

Вы все дураки и не лечитесь

Югославия при Тито и Россия сегодня
Не кажется ли Вам, что между титовской Югославией и нынешней России можно провести определенные параллели. И там тогда и сейчас здесь во главе всего стоял один человек вместе со своей партией. Простые граждане могли ездить заграницу, заниматься мелким и средним бизнесом, процветала коррупция, а так же власть чиновников на местах. Была запрещена абсолютно всякая критика верхушки, искусственно замалчивались национальные и религиозные проблемы, а всякое неповиновение разрешалось силовыми методами, хотя оно случалось не так уж и часто. К чему все это привело в относительно благополучной стране, где социализм был с человеческим лицом, мы все знаем: полный развал, гражданская война, мировая изоляция на относительно длинный период времени при Милошевиче. Есть ли у России шансы повторить этот путь?
ОТВЕТ

Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/23676.html#cutid1



@темы: Россия, Милошевич, Тито, Югославия

Вы все дураки и не лечитесь




Как Вы относитесь к Максиму Горькому, Аркадию Гайдару, Леониду Леонову, Сергею Михалкову?
С уважением, Андрей.
ОТВЕТ

Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/23462.html#cutid1



@темы: Горький, Михалков, Леонов, Гайдар

Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь

Любимый поэт Ваше любимое стихотворение (не обязательно – того же автора)

ОТВЕТ



Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/23102.html#cutid1



@темы: Гумилев, Поэт

Вы все дураки и не лечитесь

Самый яркий пример писательской бездарности?
ОТВЕТ


Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/22827.html#cutid1



@темы: Маринина

Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь




Б.Немцов в центре всех акций против власти, и власть не принимает против него никаких карающих мер. Что защищает Б.Немцова?
ОТВЕТ




Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/22743.html#cutid1



@темы: Власть, Немцов

Вы все дураки и не лечитесь
</a>


">



2010 Март Медведь
СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ
Федор Абрамов

Один маленький придел нашего Храма, оформлен под часо¬венку. Скромную беленую белоснежную часовенку с милой черной головкой. В духе Покрова на Нерли, суздальских и новгородских храмов. XII век. Ни украшений, ни позоло¬ты. Смирение, молитвенно сложенные руки, склоненная русая голова. Истовая, не показная вера, усердие в тяж¬ком труде, более чем скромное воздаяние за труды, совесть. Тихие овечки на скудной северной траве... Это писатели-деревенщики, это их негромкий и неяркий мир. От правед¬ника Федора Абрамова до горечи полудиссидента Владими¬ра Tендрякова, от юродивого и блаженного Василия Шук¬шина до яростного Виктора Астафьева.
Писатели-деревенщики —это вовсе не сельская пастораль. И они лаптем щи не хлебали, все были честными народника¬ми, стихийными земскими подвижниками (о земстве, уни¬чтоженном 1917 годом, многие и не слышали, нащупали это интуитивно), интеллигентами в первом поколении. Тяну¬ли лямку служения народу-богоносцу (впрочем, эта счастливая уверенность перепала только Абрамову и Шукшину). Эта фракция деревенщиков возникла после войны, когда оказалось, что праздник Победы не для всех улиц и что многие вместо награды получили казни египетские. Собственно, деревенщики возникни в контексте сталинского обращения «к малым сим», до 1941 года—объекта насилия, грабежа и угнетения. А тут вдруг как приспичило: «Братья и сестрыЫ Старший Брат в венках и медалях сидел в Кремле. А вот как жили эти братья и сестры во время войны и после оной? «Мирное население», «тыл, единый с фронтом", безропотные русские люди, для этих самых Старших Братьев выигравшие войну? Земляки Федора Абрамова из-под суровых архангельских широт... Сколько лет мы, городские, сидели на их покорных шеях, сколько лет мы ели свой (пусть не слишком жирный) кусок, не замечая, что это кусок вырвали из крестьянского рта? ( Этот вопрос кричит благим матом с каждой страницы Федора Абрамова, у которого самый популярный в 1960-1970-е годы роман так и называется: "Братья и сестры». Все его творчество можно условно обозначить как «семейный портрет в интерьере». В интерьере русской избы, северной избенки без всяких удобств, с русской печью и дощатыми по лами. Творчество Федора Абрамова пахнет парным молоком, навозом, пустыми щами и таким желанным и дорогим, ржаным хлебом (о белом в деревне 1940-1950-х никто и не мечтал), И писал он о бесхитростных и немудреных людях, о которых другой, более известный деревенщик сказал: «Бла¬женны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».
ВИДЕНИЯ ОТРОКА ФЕДОРА. Федор Александрович Абрамов родился там же, где его герои Пряслины: они — в Пекашино, он — в деревне Веркола Архангельской губернии 29 февраля 1920 года. Родился он в зоне риска — в многодетной семье староверов, которых в России не жаловали за чистоту, силу ду¬ха, индивидуализм, протестантскую этику в труде, глубокую религиозность и враждебное отношение к казармам, коллек¬тивам и идеологиям что советского, что монархического об¬разца. При Петре они сжигались в скитах, только бы не покло¬ниться "князю мира сего», после осваивали Сибирь (подальше от государственного сглаза), а при Советах по путевке Старшего Брата шли в ГУЛАГ. Разве что в таких медвежьих углах, как берега реки Пинеги, можно было уцелеть, но не всегда).
В большой бедняцкой семье Федя был младшим. Отец, Александр Степанович, из-за плохой обуви простудился насмерть в холодной болотной воде. Ведь и заготовка леса, и сенокос, и выпас скота — все это делалось на болотах при хлюпающей в дырявых сапогах воде, а часто и босиком. Отец умер в 1921 году, и мать, Степанида Павловна, оста¬лась одна в нетопленой избе с пятью детьми. Старшему ми¬нуло пятнадцать, он взял на себя отцовское бремя и тащил его, надрываясь, и спас младших от голодной смерти, и именно в честь его — Михаилом — назовет Федор Абрамов своего любимого героя, Михаила Пряслина. А смерть ходи¬ла рядом с маленьким Федей—деревенская неприбранная Смерть. Тощая, босая, нечесаная, с ржавой косой, с кото¬рой, видно, как изнуренные бабы, тоже ходила на сенокос. На поминках отца сердобольные бабы желали вдове, чтобы «Бог малого прибрал», то есть его, Федю. Все легче было бы семье. Но протестантская этика староверов вывезла. Сверши¬лось чудо. Маленький, всегда голодный Федя выжил (Федюшкой он назовет потом одного из младших Пряслиных), а к то¬му времени, когда ему исполнилось десять лет, семья стала середняцкой: две лошади, две коровы, бык и полтора десятка овец. Сам Федя научился косить в шесть лет: филонить нельзя было, филонов ждала голодная смерть. А старшая сестра, Ма¬рия, учиться пошла только в двенадцать лет, да и то до шко¬лы утром пряла, а в школу носила таз с бельем, чтобы выпо¬лоскать на переменке. И старшие дети, Миша с Колей, отучи¬лись три года, с грехом пополам стали читать и писать, а по¬том пошли в лес на заработки, чтобы кормить семью. (То же и в «Пряслиных» — этом эпосе нищеты, труда и бездолья: муд¬рый «сектант» Евсей Мешков неграмотен). Василий, средний брат, отучился семь лет и подался в город, где легче прожить и на семью заработать. Семья решила учить самого способно¬го, маленького Федю. Он и учиться начал в семь лет, и уже в третьем классе получил премию как отличник—материю на брюки и ситец на рубашку. Все это тогда считалось роскошью. Ну а дальше? В1932 году Федя заканчивает начальную школу. А семилетка — одна на всю округу, и туда его не берут. В шко¬лу записывают детей бедняков, комиссаров и красных парти¬зан, а Федя — из середняков. Слава Богу, что он не попал под раскулачивание. Твардовские были не богаче, но их раскула¬чили. Две лошади, две коровы, бык... Да, Абрамовым круп¬но повезло. А тут и в школе спохватились и отличника Федю приняли. Посчитали число детей в «детской коммуне». Удар¬ник — это котировалось. Нянюшки Арины Родионовны у Фе¬ди не было, но была тетушка, Иринья Павловна Заварзина — добрая, ласковая и очень начитанная в житийной литературе. Она обшивала за сущие гроши и учила народ добру и правде.
Семилетку Федя заканчивал в Кушкопале, в среднюю шко¬лу, в старшие классы, он ходил в Карпогорах. Архангельские леса не были застроены гимназиями и колледжами... Брат Василий дал Феде место в своей семье, кормил и одевал бра¬тишку. Старшие Абрамовы выучили способного Федю, дове¬ли до университета и даже Марии дали потом высшее образо¬вание. Жизнь была скудная, учился Федя на медные деньги, и не было у него ни игрушек, ни досуга, ни лакомств. Учился как зверь, все схватывая на лету. В девятом и десятом классах он даже получает пушкинскую стипендию, а ее давали только лучшему ученику школы. И здесь, в Карпогорах, он подцепил второго праведника, гуру, настоящего Учителя—Алексея Фе¬доровича Калинцева: и физика, и ботаника, и химика, и зоо¬лога, и даже преподавателя немецкого. Немецкий он учил сам, чтобы дать детям этих дремучих лесов хоть какое-то представ¬ление о «загранице». Калинцев даже дарвинизм преподавал! Хотя Феде и его будущим Пряслиным это не пошло впрок — выживать за счет других они так и не научились.
АРХАНГЕЛЬСКИЙ МУЖИК-2. В 1938 году Федя закончил с от¬личием школу и осенью был принят без экзаменов на филфак Ленинградского университета. И пошла студенческая жизнь, о которой писал Юрий Бондарев: «Студенты получили сти¬пендию и скромно делили один салат на четверых». Больше ничего они в ресторане купить не могли, не было денег. Одна пара штанов, разгрузка вагонов, чтобы подкормиться.
А в 1939 году — «эсэмэска» от Старшего Брата: арест и ги¬бель обожаемого учителя Алексея Федоровича Калинцева.
Вот вам и платоновская Академия в советских условиях. Vivat Academia, vivant professores! He было для Феди Абрамо¬ва «Гаудеамуса». И для его ровесников — тоже.
А тут война. В 1941 году Федор Абрамов, подвижник и на¬родник, честно идет в ополчение, а потом и на фронт, акку¬ратно сдав экзамены за третий курс, «чтобы хвостов не было». Рядовой Абрамов выбыл из строя уже в ноябре 1941-го: от его взвода осталось в живых несколько человек, да и то раненых. Ему пулями перебило ноги, и его чудом не похоронили зажи¬во: боец похоронной команды нечаянно споткнулся и пролил на лицо Федору воду из котелка. «Мертвец» застонал...
В голодном блокадном Ленинграде студент оказался в го¬спитале, устроенном на его же факультете в ЛГУ. В нетопле¬ной аудитории раненые лежали в полушубках, шапках, ру¬кавицах, укрытые сверху двумя матрасами. А потом его эва¬куируют по Дороге жизни, по ладожскому льду, на Большую землю. А лед уже слабый, и машина впереди, с блокадными ребятишками под этот самый лед, на дно. И сзади шла машина с ранеными, и она тоже провалилась без следа. Абрамовский грузовик доехал, и Федор Александрович всю жизнь считал эту потрясающую удачу знаком важности сво¬ей миссии: дать слово своим немым и забитым землякам, на худом горбу которых выезжала вся страна.
После лечения рядовой Абрамов был годен только к нестроевой. Получив отпуск по ранению, в апреле 1942 года он отправляется в свою любимую карпогорскую школу и три месяца там преподает. Этот второй фронт изнуренных баб и надорвавшихся подростков, этот голодный край, у которого уполномоченные забирают последнее «для фронта, для по¬беды», произвел на него самое гнетущее впечатление.
И вот он вернулся в армию: сначала в запасной полк, по¬том в Архангельское военно-пулеметное училище. Как гра¬мотный человек, студент, он получает младшие офицер¬ские должности. А тут и сюрприз: филологи нужны в контр¬разведке. Его переводят в СМЕРШ и в 1943 году назначают следователем, а в 1944-м—даже старшим следователем. Такую жизнь бедный праведник мог терпеть только пять меся¬цев. Представляю, чего он там в СМЕРШе навидался. (А че¬го навидался — мы никогда не узнаем, все засекретили до четвертой мировой.) Не от хорошей жизни он, всегда гото¬вый выполнить свой долг и отдать последнюю рубашку (с них всех на Пинеге так долго стаскивали насильно послед¬нюю рубашку, что они привыкли и стали снимать ее с себя в автоматическом режиме), теперь, в ноябре 1944-го, пода¬ет рапорт о продолжении обучения хотя бы заочно — в Ар¬хангельском педагогическом. Но только в августе 1945-го ректор ЛГУ просит демобилизовать Абрамова и отправить в Ленинград для продолжения учебы. Возражать откры¬то, требовать, рассказать хотя бы в 1970-е о том, что дела¬лось в СМЕРШе, Федор Абрамов не смог. Здесь мало было быть праведником, здесь светила карьера мученика. А он заканчивает с отличием ЛГУ в 1948 году и поступает в аспи¬рантуру. И здесь его ждут и первый роман, и верная жена. В аспирантуре он знакомится с Людмилой Крутиковой, которая специализировалась на Бунине. Они поженились в 1951-м, два нищих интеллигента. Семейная жизнь началась в маленькой комнатке коммуналки, меблированной столом, двумя стульями и пружинным матрасом. Все это выда¬ли им в университете. Вместо буфета приспособили коробку из-под печенья. В такой обстановке Мастер и Маргарита отравились бы сами, добровольно.
[ В 1951-м же Федор Абрамов защитил кандидатскую. На защиту он пришел в старых рваных ботинках. Сердобольные сотрудники преподнесли ему новые ботинки в подарок.
А дальше начинается путь по издательскому, книжному и журнальному бездорожью: проваливаясь по пояс в снег, по сантиметру в день, каждой новой публикацией сквозь пургу, ураган хулы и литературно-политической брани.

МИССИОНЕР. Сталина уже нет, но холодные российские про¬странства еще не оттаяли, до оттепели два года. В 1954 году 34-летний Федор Абрамов печатает в «Новом мире» статью «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе». Это еще пока только статья с цитатами из Сталина и Маленкова, нет оргвы¬водов, но есть уже наезд на лживых «совписов», лауреатов Ста¬линской премии, у которых в колхозе одна пастораль и празд¬ник урожая. Уже приоткрывается краешек страшной правды о жизни «братьев и сестер». Твардовского вскоре после публи¬кации сняли. Студенты зачитывали журнал до дыр, а критики выли под окнами, как волки в зимнюю ночь. Абрамова пошли нести по кочкам на партактивах и партсобраниях: в универси¬тете, Союзе писателей, обкоме. Все уговаривали его покаять¬ся. И он покаялся и «разоружился перед партией». В основном ради брата Михаила, которому он слал деньги, и ради романа «Братья и сестры», который он тайно писал. Но это в первый и последний раз. Он сказал жене: «Какое позорище! Проклятый роман! Это для тебя я пожертвовал честью!» Он больше не бу¬дет уступать, он отучится от пекашинского, пинежского терпе¬ния и смирения. В 1958 году «Нева» печатает этот роман, «Братья и сестры». Твардовский не попадет в наш Храм, хотя много способствовал его строительству. Ведь у нас Храм русской ли¬тературы, а не журналистики. Но он в единственной стоящей, - «деревенской», главе поэмы «За далью — даль» хорошо объяс¬нил смысл и тему абрамовской прозы: «И я за дальней звонкой далью, наедине с самим собой, я всюду видел тетку Дарью на нашей родине с тобой; с ее терпеньем безнадежным, с ее из¬бою без сеней, и трудоднем пустопорожним, и трудоночью — не полней; с ее дурным озимым клином на этих сотках под окном, и на печи ее овином и середи избы гумном; и ступой — мельницей домашней—никак. Из древности седой; со всей бе¬дой — войной вчерашней и тяжкой нынешней бедой». Потом еще был скандал с повестью «Вокруг да около». Повесть назва¬ли порочной, а редактора напечатавшей ее «Невы» сняли. За¬рубежная критика была в восторге, а на родине писателя соби¬рали голоса «против» у абрамовских односельчан для районки «Пинежская правда», для статьи «К чему зовешь нас, земляк?» на извечную тему: я Абрамова не читал, но осуждаю. И это ведь 1963 год, оттепель. Вывод был хорош: «очерк, глумящийся над действительностью». В 1968-м все тот же Твардовский печа¬тает «Две зимы и три лета». Могла бы быть Госпремия, но тут Абрамов пишет «Пелагею», а «Новый мир» печатает ее. И пре¬мия «улыбнулась». Это 1969 год.
И тут Абрамов пишет письмо в защиту Солженицына. «Совписы» и партия в писателе окончательно разочаровались. А ему уже было наплевать: в 1972-м «Наш современник» печа¬тает «Альку», а в 1973-м «Новый мир»—«Пути-перепутья».
Мир узнал Федора Абрамова через театр—через «Деревянных коней» на Таганке в 1974 году (haute couture от Юрия Любимо¬ва), через «Братьев и сестер» Льва Додина в 1977-м. В 1978-м «Новый мир» печатает «Дом»: те же Пряслины в новые времена, но вот отвыкли они от смирения и покорности и перестали работать за «палочки» в колхозе, и ревут голодные колхозные ко¬ровы, потому что доярки кормят своих. Абрамов осуждает эти новые тенденции, а читатель вздыхает с облегчением: ничего страшнее пекашинской покорности не было в мире Федор Абрамов успел попутешествовать. Французы ему по¬нравились, от американцев он сбежал — прагматики, рабо¬тают за деньги. Немцы ему претили — все-таки фронтовик. Но в конце концов они поладили.
И наш праведник, наш тихоня успел завести любовницу, какую-то даму полусвета. Причем растерзал сердце верной Людмилы, сообщив ей, что он останется с той женой, у кото¬рой больше терпения. Людмила претерпела все, даже любов¬ницу и предательство. Федор Абрамов устыдился и остался с ней, и умер 14 мая 1983 года на ее руках.
Похоронили его на уторе близ Верколы, а похороны посе¬тила пара журавлей. По местным преданиям — знак избран¬ничества и праведности.
А скорбные тени Анфисы, умершей от туберкулеза и не¬доедания Вали Нетесовой, погибшего от черствости зем¬ляков Тимофея Лобанова и всего маленького и беззащит¬ного мира Пряслиных будут тревожить нас немым укором всю жизнь. Имена их, незнаменитых и незаметных, один ты, Господи, веси.




@темы: Медведь, Статья

Вы все дураки и не лечитесь

Империя и кровь Прокомментируйте интервью Суркова Вот ссылка.
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2010/02/15/225543 Как бы нам ни хвалили некоторые перестройку, но, начиная с Вильнюса, Тбилиси, Ферганской долины, Карабаха, это была кровь людей. Не говоря про Чечню, про Дагестан до сих пор... Мне кажется, главная задача демократического общества — беречь людей... Я не говорю, что сейчас нужна сверхцентрализованная власть. Нужна консолидированная, которая контролирует ситуацию.
ОТВЕТ


Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/22233.html#cutid1



@темы: Набоков, Большевизм, Архипелаг ГУЛАГ, Вильнус, Тбилиси, СССР, Карабах, Империя, Баку, Кровь

Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь



1

2

Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/21859.html



@темы: Визит, Грузия

Вы все дураки и не лечитесь
3 марта В.Новодворская в 17:00 на Эхе Москвы



@темы: Эхо Москвы

19:56

Юмор

Вы все дураки и не лечитесь

У какого писателя, на ваш взгляд, лучшее чувство юмора?
ОТВЕТ

Ответ на тот же вопрос Константина Борового http://kborovoi.livejournal.com/21115.html#cutid1



@темы: Ильф, Петров, Юмор, Булгаков, Салтыков-Щедрин, Шендерович

Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь
Вы все дураки и не лечитесь